Motley Crue. Скажи мне что-нибудь непристойное 

Часть 6

А что заставляет тебя выносить всё это на публику - твоя личная философия? Когда ты изменил своей жене, ты раскаялся публично, через интернет.

Я всегда был очень честным человеком. В том смысле, что, я думаю, признание делает тебя свободным. Мне это интересно, потому что ну как же сделать что-нибудь этакое и суметь удержать это в себе? Это как рак. Как отрава. Может быть, это потому, что я безрассуден. Мы - открытая семья. Моя семья знает обо всем. У нас замечательные отношения. Я передаю своим детям что-то вроде выстраданной мудрости. Будут ли они ею пользоваться, я не знаю. Один из моих мальчиков, всякий раз, когда я паркую свою машину, говорит: "Папа, ты заехал за красную линию. Тут нельзя парковаться"; "Папа, тут так ездить нельзя, тут одностороннее движение". А я спрашиваю: "Ну и что?" Я делаю всё по-своему, а он - по-своему.

Возвращаясь к молодости Motley Crue: ваш имидж, ваши манеры, похоже, играли столь же большую роль, как и музыка.

Всё дело было в следующем: если нас хотели видеть такими-то, мы всё делали наоборот. Когда кто-то пытался манипулировать группой, мы вели себя так, что к нам вообще никто не рисковал приблизиться.

Я привык быть бунтарем. Если кто-то говорит, что мне следует сделать попсовую запись, я делаю запись в стиле Judas Priest. Если кто-то посоветует нам звучать, как Slayer, я сделаю такую запись, какую могла бы записать и Мадонна. Дело было не в том, чтобы добиться успеха, а в том, чтобы заявить всем: "Катитесь к черту!"

По прошествии лет всё это кажется интересным. Мы никогда не использовали дважды один и тот же логотип. Он всегда менялся. Это было органично. Это означало эволюцию и это касалось всего в том числе и нашего саморазвития и не только в музыке тут я имею ввиду наши стремления стать почти полиглотами так как к примеру  я не так давно пришел к выводу что   хочу знать пять языков и начал проходить итальянский курс обучения, пока еще только учусь, но есть перспективные подвижки.

От первого альбома к "Shout At the Devil", а от него к "Theatre Of Pain" вы совершали огромные скачки. Вы постоянно всё меняли.

Мы делали это инстинктивно. Инстинкт и скука. Ты записываешь "Too Fast For Love" и гастролируешь с ним. Все увлекаются этой пластинкой, копируют ее, а мы пишем новые песни. Мы пишем'Shout At The Devil', 'Looks That Kill'. Мы уже не думаем о "Too Fast For Love", мы от него чертовски устали. Мы выпускаем "Shout At The Devil", и все шокированы, все говорят: "О, боже мой!" А мы в ответ: "Какой шок? Что вы имеете в виду? Мы уже работаем над "Theatre Of Pain"". A "Shout At The Devil" нам надоел еще до того, как был издан.

А насколько сильно ты доминировал над остальными ребятами в плане эстетики и творчества?

Мы были командой, и в определенном смысле у каждого из нас было что-то такое важное. Для меня была важна одержимость рок-н-роллом. Наверно, именно это заставляло меня думать: "О, вот это будет выглядеть круто". Или круто звучать. Многие бы просто сидели с гитарами и извлекали свои риффы, а я всё думал и думал, что же еще мы можем разрушить.

У вас было замечательное сочетание личностей.

Да. Это было чистое везение, но в великих группах такое иногда случается. Взгляни на The Who. Всем нужен свой Мик Марс или Джон Энтуистл - свой великий музыкант, который, вроде, ничего этакого и не делает. У Stones был Билл Уаймен. Всякой группе нужен свой Кейт Мун или Томми Ли. Всем группам нужен вокалист, будь то Винс Нил, Дэвид Ли Рот или Дэлтри. И всем нужен творец, свой Пит Тауншенд.